Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не
слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на
печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
В пекарне началось оживление, кудрявый Алеша и остролицый, худенький подросток Фома налаживали в приямке два самовара, выгребали угли из
печи, в углу гремели эмалированные кружки, лысый старик резал каравай хлеба равновесными ломтями, вытирали стол, двигали скамейки, по асфальту пола звучно шлепали босые подошвы,
с печки
слезли два человека в розовых рубахах, без поясов, одинаково растрепанные, одновременно и как будто одними и теми же движениями надели сапоги, полушубки и — ушли в дверь на двор.
С печи слезли грязная, морщинистая старуха и оборванный актер, усиленно старавшийся надеть пенсне
с одним стеклом: другое было разбито, и он закрывал глаз, против которого не было стекла.
Он сидел на полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлепая ладонями по полу. На
печи стало нестерпимо жарко, я
слез, но, когда поравнялся
с дядей, он поймал меня за ногу, дернул, и я упал, ударившись затылком.
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон, бабушка распахнула окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы
печи сконфуженно побелели, смотреть на них стало холодно. Я
слез на пол
с постели.
Тут и я, не стерпев больше, весь вскипел
слезами, соскочил
с печи и бросился к ним, рыдая от радости, что вот они так говорят невиданно хорошо, от горя за них и оттого, что мать приехала, и оттого, что они равноправно приняли меня в свой плач, обнимают меня оба, тискают, кропя
слезами, а дед шепчет в уши и глаза мне...
— Да читайте… тьфу!.. Точно старая баба
с печи слезает…
Сверстов немедля же полез на голбец, и Иван Дорофеев, влезши за ним, стал ему светить лучиной. Бабушка была совсем засохший, сморщенный гриб. Сверстов повернул ее к себе лицом. Она только простонала, не ведая, кто это и зачем к ней влезли на
печь. Сверстов сначала приложил руку к ее лбу, потом к рукам, к ногам и,
слезая затем
с печи, сказал...
Было очень грустно слушать этот шепот, заглушаемый визгом жестяного вертуна форточки. Я оглядываюсь на закопченное чело
печи, на шкаф
с посудой, засиженный мухами, — кухня невероятно грязна, обильна клопами, горько пропахла жареным маслом, керосином, дымом. На
печи, в лучине, шуршат тараканы, уныние вливается в душу, почти до
слез жалко солдата, его сестру. Разве можно, разве хорошо жить так?
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая в гости по башкирским кочевьям и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец; сидел верхом на лошади и не
слезал с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он в каком-то чулане
с печью, прямо из сеней, целый день глядел, высунувшись, в поднятое окошко, даже зимой в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
Клещ. А ты
слезай с печи-то да убирай квартиру… чего нежишься?
Здесь стояла девочка, вся красная, как от
печи отошла,
с слезами на глазах, и подвязывала свои больные уши.
А я и при жене как вдовый жил: четыре года хворала жена-то у меня,
с печи не
слезая; умерла — так я даже перекрестился… слава богу — свободен!
Дворянок осталось там мало; да и те были без зубов,
с печи не
слезали, доживая на ней долгий век свой.
— Уж где надобны, — неожиданно сердито на всю избу затрещала кухарка, — второй месяц
с печи не
слезает. Вишь, надрывается, даже у самой внутренность болит, как слышишь только. Где ему сапоги надобны? В новых сапогах хоронить не станут. А уж давно пора, прости господи согрешенье. Вишь, надрывается. Либо перевесть его, что ль, в избу в другую, или куда! Такие больницы, слышь, в городу есть; а то разве дело — занял весь угол, да и шабаш. Нет тебе простору никакого. А тоже, чистоту спрашивают.
— Чудно что-то я нынче во сне видела, — говорила кухарка, в полусвете потягиваясь на другое утро. — Вижу я, будто дядя Хведор
с печи слез и пошел дрова рубить. Дай, говорит, Настя, я тебе подсоблю; а я ему говорю: куда уж тебе дрова рубить, а он как схватит топор да и почнет рубить, так шибко, шибко, только щепки летят. Что ж, я говорю, ты ведь болен был. Нет, говорит, я здоров, да как замахнется, на меня страх и нашел. Как я закричу, и проснулась. Уж не помер ли? Дядя Хведор! а дядя!
Степан размахнулся и ударил кулаком по скамье, на которой лежала Марья. По его щеке поползла крупная сверкающая
слеза. Он смахнул
с лица
слезу, сел за стол и принялся за кашу. Марья поднялась и, всхлипывая, села за
печью, подальше от людей. Съели кашу.
— Я обещала, — говорила она, — между тем у меня было на уме: коли бог приберет его, так запечатанный лист в
печь, а то, статься может, напляшешься
с ним, что и чертям до
слез.